• пятница, 29 Марта, 10:44
  • Baku Баку 5°C

Критерий таланта и плод духовного труда

30 апреля 2017 | 15:20
Критерий таланта и плод духовного труда

СОБЕСЕДНИК
Эксклюзивное интервью газете «Каспiй» азербайджанского поэта новой волны Акшина Енисея
- Какая из рецензий на ваши произведения понравилась вам больше всего?
- Рецензии и критика заключают в себе две различные линии поведения по отношению к искусству - придавать смысл и лишать смысла. В первом случае критик или автор рецензии как бы старается обозначить то, что поэт якобы хотел, но не сумел выразить, и наполнить это каким-то смыслом. Такое поведение проистекает из поэтического таланта, после неудачи превратившегося в эгоизм. Во втором же случае сей литературный жрец в собственных или же каких-то общественных интересах берется выхолостить произведение, лишить его смысла, который автор выражает. Для писателя и поэта самой большой критикой должна быть ненаписанная фраза, непережитая строфа. Критики - люди с довольно сумбурными представлениями об искусстве. Не будь этого, они сами написали бы то, что критикуют. Я просто с уважением отношусь к критике и рецензиям.
- Из ваших интервью явствует, что вопросы вам задают не столько о творчестве, сколько о личной жизни, здоровье, членстве в той или иной организации и связанных с этим злоключениях, или же о политической, социально-экономической и культурной жизни страны. С чем вы это связываете?
- В нашем обществе царит этакая инспекционная психология. Это идет от прежних времен, когда политика советского тоталитарного режима способствовала повальной подозрительности и недоверию между людьми. Причем такие настроения среди южных - иранских - азербайджанцев еще сильнее. Заложенные в нас тоталитарные инстинкты толкают на всеобщее разоблачительство. Мы боимся, отгораживаемся друг от друга, а потом начинаем сквозь эти заграждения присматриваться друг к другу. Но я - неогороженный дом. Кроме того, у нас никогда не было литературной журналистики, как у русских или турок. Журналистка пригласила меня на передачу о последствиях чесотки, как будто я дерматолог с многолетним стажем, и пригрозила не читать мои стихи, если не приду. Мы даже Аллаха любим и боимся, словно это человек.
- Одни думают, что после болезни в вашем творчестве начался новый период, а другие - что теперь вы склоняетесь к философии, мудрствованию. Несколько слов об этом, если можно.
- Мудрость у человека начинается с осознанием ценности и ответственности переданного духовного наследия и с пониманием того, что ты один будешь нести это бремя. Выражать мысли и чувства - это техническая сторона вопроса, а духовная составляющая творчества - осознание его как долга. Отныне писать для меня не просто профессия, а долг, который никто за меня возвращать не станет. В этом смысле болезнь обрекла меня на одиночество и беспомощность. Теперь литература для меня - последний шанс. Это ощущение начисто опровергает просветительскую и развлекательную миссию литературы, черпающей силу от общества, на глазах поэта оно убивает мир, в котором он живет, обрекая его строить новый мир в вакууме, одиноким и безоружным. Теперь мой долг состоит в том, чтобы создать этот мир из ничего, ибо новое - это старый долг, который возвращается по новому курсу. Отсюда и присутствие в новом риска быстрого банкротства, вы называете это «такой-то исчерпал себя». Если вы, прочтя «Отверженных», не задумали написать что-то лучше, то вы просто уклоняетесь от выплаты своего долга, и из вас ничего кроме околоточного писаки не выйдет.
- Есть ли у вас стихотворения, в которых вы в точности описываете то, что видели или пережили?
- Для меня описывать событие и делать из него какие-то философские или психологические умозаключения - это не литература, а умствование. Задача писателя - создавать событие. В этом причина того, что идол моей юности Достоевский уступил место учителю моей молодости Кафке. Кафка создает, а Достоевский повествует. По той же причине я далек от Орхана Памука и Амина Маалофа, любимых писателей современной молодежи, - оба они только говорят, сочиняя для нас сказки из событий, разворачивавшихся когда-то в Стамбуле или на Ближнем Востоке.
Я не считаю литературным произведением то, что рождено в безыдейности, безмятежности. Становиться писателем, философом, ученым на готовом материале, предоставленном образованием, - результат умственной деятельности. Для меня творчество - это в некотором роде робинзонада. Непреходящее значение литературы в том, что она превращает ничто в нечто. Грегор Замза в первой же фразе превращается в насекомое и забывается, а дальше Кафка описывает жизнь и судьбу этого насекомого, не проводя сопоставлений и сравнений с Замзой. Писатель рассматривает это насекомое не как преемника Замзы, а как совершенно новый, самостоятельный персонаж. И в конце повести умирает именно насекомое, а не Грегор Замза. Замза - это пустота, безыдейность, и он давно позабыт.
В отличие, допустим, от Толстого, Кафка не поднимает человека до небес, наделяя его космическим значением, а наоборот, показывает его космическое ничтожество. Духовная ценность человека заключается в понимании им своей космической незначительности. Все войны начинаются космическими амбициями человека и заканчиваются его космическим разочарованием. Современная наука смотрит на этот вопрос с иронией, ибо задача ее состоит в пестовании здоровых, долговечных и к тому же квалифицированных рабов для капитализма. Ущербность современной науки как раз и заключается в том, что она рассматривает человека как средство производства. Наука сама по себе не имеет духовности, в совокупности с религией или политикой она становится язвой, а в совокупности с искусством - бальзамом.
Убивая детей и беременных женщин в разных уголках мира, когда этого требуют его интересы, капитализм не заинтересован в смерти профессионалов, которые работают на него, а возможно, хочет их бессмертия. Того самого бессмертия, которое религия обещает в загробной жизни, наука сулит человеку в этом мире - с тем лишь условием, чтобы он не опаздывал на работу. Фантастическое насекомое Кафки - бывший работник фирмы, и не случайно в этой повести боссы так интересуются его судьбой, даже приходят к нему домой. Говоря о новом мире, который литература обязана создать, я подразумеваю альтернативу всему этому.
Когда человек думает о себе то, что нужно, это для них не творчество. Он хочет, чтобы литература восстала против накрученной стоимости участка под могилу для отца, которого хочет похоронить в городе, а не в родном селе. Как будто покойнику, погребенному в городе, на том свете будет лучше, чем если бы его похоронили в деревне.
- В связи с чем изобретено «новое время»?
- В детстве я написал такую фразу о настенных часах у нас в деревне: «Часы - осажденное время». Время и Бог - понятия, выражающие бесконечность, в математике это называется «числовая ось». Вообще, понятия времени и бога меняются от материка к материку, от расы к расе, даже от человека к человеку, и только глупец может начать рассуждать о таких материях конкретно. Вот я, пользуясь своим правом на дурость, могу сказать, что в сущности мы живем не внутри, а в осаде времени и бога и должны сверять с ними каждый свой шаг. Время требует от нас подчиниться ему, а бог - веровать в него. Подчиняйся и веруй! - на этом языке говорит с нами бесконечность. Искусство есть попытка нарушить этот порядок, прорвать осаду.
Или обратимся к различиям этих понятий в восточной и западной традициях. Сегодня уровень жизни во всем мире измеряется суммой оплаты за час работы. В странах с высоким уровнем жизни живут подчиненные, а в странах с низким уровнем - люди. Для мусульманина не существует таких понятий, как «здесь» и «сейчас», у него нет проблемы времени, он все взвешивает на весах вечности, как это говорила о своих единоверцах Индира Ганди. Истинного богатства мусульманин ждет от вечности и от бога, а эту его веру используют богатейшие люди мусульманского мира. Вернее, в мусульманском мире для того чтобы разбогатеть, нужно быть самым набожным. Западный человек знает, что его вера не стоит и выеденного яйца, ценность его жизни измеряется временем - иными словами, человек зависит от времени. Если он не подчинится времени, то останется голоден, и никакая вечность ему не поможет. Вот этот момент и падает на нуль в оси координат между Востоком и Западом. Справа и слева от нулевой точки начинается мир соответственно тех, кто верит в Бога и тех, кто верит во время. В лице восточных и западных миллионеров мы видим, что понятия времени и бога - не что иное, как общественная гарантия условий жизни.
- Ритмика ваших стихов не вполне свободна от силлабики, и в некоторых строфах это особенно заметно. Насколько важны для вас ритм, размер и выразительность стихов?
- В литературной среде о стихах существует такое мнение, что стихи не понимают, а чувствуют. Стихотворение не должно склоняться ни перед каким «-измом». У стихов должна быть такая проблема, как быть понятыми, осознанными. Да, есть поэты наподобие Томаса Элиота, который вначале разрабатывает теоретические основы стихов, которые намерен написать, а потом сочиняет стихи соответственно этим основам. Я, как редактор азербайджанского издания Элиота, могу сказать, что своими работами, написанными до стихов, он не создавал какую-то модель, он пробивал путь для своих стихов, которые собирался написать, а возможно, и написал задолго до этого в стиле традиционной английской поэзии. Пока стихи не отлились, создать для них модель невозможно. Поэт ведь не бог, чтобы сначала слепить из глины фигуру, а потом вдохнуть в нее дух. Это очень примитивное, первобытное восприятие.
Стихосложение можно сравнить скорее с искусством эбру: на поверхность воды наливают краску, а потом уже получают некую форму, изображение. Другое дело - ковер, который ткут по готовой линии: это - проза. Нет и такого правила, что любой силлабический стих устарел, а свободный стих непременно нов. Поэт - существо, мыслящее ритмично и музыкально, это своего рода аппарат, все вгоняющий в рифму. Создавать рифму на бумаге невозможно. Я часами, днями напеваю про себя стихи, которые пишу, и это - единственная сторона творчества, от которой я получаю удовольствие. Только когда ритмы полностью уместятся, я переношу стихи на бумагу.
- Какого мнения вы о представителях поэтической молодежи, которые склонны к повтору, а то и к плагиату, и тем самым дискредитируют поэзию в целом?
- Я их не вижу и не слышу, мои глаза и уши закрыты для них. Скажу только, что человек творческий не может создать значительное произведение на основе только возможностей своего искусства. Например, нельзя написать значительное стихотворение, не имея конкретных знаний о Второй мировой войне. Не знать об этой войне означает не знать об участи 50 миллионов. Что может написать человек, в чьем мозгу вместо 50 миллионов безвинных жертв простирается пустыня?
- Следите ли вы за современной зарубежной поэзией? Как бы вы охарактеризовали на этом фоне достоинства и недостатки современной азербайджанской поэзии?
- В последние годы я читаю зарубежную литературу больше на турецком языке, и на этом языке, к великому своему удовольствию, познакомился с поэтом по имени Адонис.
Что касается азербайджанской литературы, то по сравнению с зарубежной она в тематическом плане остается бросовой. Нашу литературу продолжает преследовать подобно демону тематическое изобилие советского времени. Вопрос «как писать?» у нас понимают в смысле «хорошо писать» - это наше заблуждение, в действительности вопрос не стоит как «хорошо» или «плохо», речь идет о том, чтобы писать на серьезную тему. Наша литература не генерирует темы, хотя в этом состоит фундаментальная функция литературы как таковой.
Второй наш недостаток - взгляд на язык как на средство, а не смысл или содержание. На самом деле язык есть единственное содержание, а все остальное - лишь средство, призванное раскрыть смысл языка. Погрешности и в устной речи, и в письме проистекают из мозга. Если ошибки в речи связаны с физическим недостатком мозга, то ошибки в письме - с ущербностью мышления. В самом деле, малозначимый смысл требует незначительных средств, мы называем это языком. Человек, не способный четко и конкретно мыслить, при всем желании не сможет писать грамотно и плавно, то есть создавать смысл. Таким образом, косноязычие - прямое следствие несовершенства мышления, ради выявления истины жертвует языком, то есть смыслом. Отсутствие смысла - смерть языка. Когда же мысли путаются, то чтобы скрыть ложный характер сказанного, принимается выдумывать разные «истины». Все внимание сосредоточивается на придумывании таких ложных «истин», поэтому язык и смысл отодвигаются на задний план. Любой текст с путаным и безграмотным слогом есть ложь, выдумка, кража, он лишен смысла. Истина же проста и конкретна. Потому-то ее и боятся.
Второй вопрос состоит в том, что главнее - истина или язык. Хочу заметить, что истина и ложь - это не смысл, а средство. Неужели человечество хранит тексты потому, что они истинны? Думаю, нет. Истина может меняться в соответствии с условиями жизни и даже превращаться во что-то вредоносное. Ведь истинные ценности, заключенные в творениях Низами, Физули, других гениев в сегодняшних условиях нередко выглядят смешными. Но несмотря даже на это, старинные тексты не теряют своего значения, своей ценности. Почему? Что же их сохраняет? Невежественная толпа? А может, учебные программы? Нет, хранит их божество, и имя ему - язык. Язык, который отказывается служить средством донесения маловажных фактов и выдумок, который не жертвует смыслом ради преходящих истин. У того же Физули понятие «камень», обозначая твердый предмет, явилось бы не смыслом, а обычным фактом. Но Физули спасает это слово от узких рамок обыденной фактологии и дарит ему свободу - свободу наделить себя смыслом. Смысл, то есть язык, - это не истина, а свобода самонаделения смыслом. Истина - это смысл, порабощенный потребностью. Я хочу сказать, что язык - многослойное ложе, но наша современная литература создается в самом поверхностном из этих пластов. Это очень серьезный недостаток, который и обусловливает наше нынешнее место в мировой литературе.
- Как бы вы как поэт смотрели на свою прозу, а как прозаик - на свои стихотворения?
- Оценка поэтом и писателем собственного творчества некорректна с позиции морали искусства. Я пишу не ради оценки, и потому я раскован.
- Каково ваше мнение о нынешней панораме азербайджанской поэзии?
- Чехов говорил, что климат России не подходит для выстраивания философии, что если Диогена отправить в Россию и неделю продержать в бочке, то он плюнет на философию и сопьется. В Азербайджане поэтический уклон литературы связан с ее исторической ролью в своем регионе. Древние греки наряду с физической культурой придавали большое значение и культуре духовной, воспитанию духа, ведь их Геракл победил богов не только сильным телом, но и непоколебимостью духа. В то время у греков было не принято отдавать дочерей тому, кто не умеет метать копье и играть на арфе. На Востоке же испокон веков человеческое тело было объектом презрения, на него смотрели как на нечисть, которая со временем уходит в землю. Душа же, согласно религиозному учению, при этом возвращается к богу. Поэтому на Востоке все духовные институты служат одной цели - готовить душу человека к предстоящей встрече с Всевышним. В древности зороастрийцы оставляли своих умерших на вершине скал на съедение воронью - скалы эти называли башнями молчания. Манихейцы испытывали наслаждение от истязаний и издевательств над телом - они верили, что таким путем душа очищается перед богом. Такая философия нашла отражение и в нашей поэзии, у которой в отличие от западной поэзии слабый жизненный пласт. Наш поэт все еще сочиняет стихи для бога, полагая, что он будет его первым читателем. Это суеверие служит главным, причем черным фоном поэзии в нашей стране.
- А есть ли у вас надежда на то, что поэзию спасут те, кто придет после вас?
- Напротив, наша поэзия спасет будущие поколения поэтов. Например, меня из этой обыденности избавил Насими. Читая его, я обретаю способность смотреть на Вселенную со стороны. Если бог есть, то пусть он поместит меня после смерти в преисподнюю рядом с Насими.
- Чему в стихах вы придаете большее значение - содержанию или технике?
- И то и другое по отдельности не может быть хорошо или плохо. Содержание неизбежно облекается в соответствующую ему форму. В литературе нет такого произведения, у которого содержание блестящее, а форма, техника - некачественные. Те, кто гонится за формой, не понимают, что литература - событие национальной культуры. Если принять, что литература не имеет национальности, то это должно относиться не только к азербайджанской, но и любой другой литературе. Но у некоторых наших образованных выходит, что литература не принадлежит к национальности только в Азербайджане, а у других народов - принадлежит. Они говорят, например, что французский писатель такой-то в своем романе таком-то написал то-то. Спрашивается, почему же французский? Если же литература - все же факт национальной культуры, то она должна передавать дух породившего ее народа, причем в форме, соответствующей самому духу. Литература не может строиться на одних экспериментах. Читая книгу, я ищу в ней величие именно духа, а не личности автора. Писатели-труженики не могут писать, вернее - не могут созидать. Я считаю, что литературное произведение - плод духовного труда. Рационалисты могут иронизировать, что такое, мол, духовный труд. Это нечто подобное тому, как Вольтер принял на себя духовное бремя, духовную ответственность всей Европы.
- Меняются ли ваши вкусы? Что нравится из того, что не нравилось прежде, и наоборот?
- Вкусы формируют духовные запросы. Так, у врача и муллы духовные запросы неодинаковы, различаются и вкусы. Один в разговоре выбирает самые грубые слова, другой - самые утонченные. Творчество есть уход от обыденности - живя повседневной жизнью, ничего необычного не создашь. По-моему, у поэтов и художников вкусы формируются в результате погони за необычными запросами. Например, стихи - это наслаждение представления о чем-то. В мире очень мало людей, ощущающих потребность в таком наслаждении.
Сегодня даже поэты понятия не имеют о таком наслаждении, и потому написанное ими не обогащает ничьих представлений. Впечатления от поэзии не должны ограничиваться стихами, они должны начинаться после чтения и сохраняться часами, днями, а может быть, и всю жизнь. Поэзия должна хранить эту свою «непригодную для пользования» естественность. Оригинальность стихотворения состоит в отсутствии каких-либо следов того, что было написано до того. Оригинальность же прозы измеряется той энергетикой, теми жизненными соками, которые она вобрала из предыдущей литературы. В поэзии неуместны «другие», а в прозе - «я». Однако современная проза переполнена этими «я», а поэзия - «другими». Это в корне ошибочный подход, результат литературного безвкусия.
- В чем для вас критерий таланта?
- О таланте можно рассуждать долго. Я придерживаюсь того мнения, что талант - это духовное наследие народа, накопившееся в его генетической памяти и проявившееся в данном конкретном индивидууме. Это феномен, имеющий отношение не столько к сознанию, сколько к подсознанию. Каждый индивид талантлив, но индивиды, подобно народам, по-разному относятся к этому своему достоянию. Некоторые народы, как и некоторые индивиды, ценят открытое достояние и превращают его в творчество, а другие, сочтя его даром небес, транжирят и губят.
Я уже говорил как-то и хочу повторить: талант не должен пестоваться и созревать в условиях каких-то привилегий, он может снискать ценность только в качестве участника борьбы за существование. Величайшая утрата для человека творческого - искать и найти себе бытовой комфорт. Быт - это среда, в которой за торжественным громом обыденности ты не расслышишь того, что говорит твой талант. Ибо талант - это душевнобольной ребенок, нашедший у тебя спасение от этого шума и грома, и неумелый до того, что пачкает воротничок при еде. Он может говорить только звуками и знаками.
- В ваших стихах возрастает мыслительная нагрузка и в то же время уменьшается поэтическое своеобразие. Главное внимание сосредоточивается не на рифмах, а на мыслях. Что вы думаете об этом?
- Этот процесс связан с возрастом, подобно превращению любви в заботу. Человек начинает воспринимать окружающий мир чувственным опытом, под опекой чувств взрастает интеллект. Рифма - это опыт, а фраза - практика.
- Кого из азербайджанских поэтов и почему вы считаете первооткрывателями?
- Все считают себя новаторами, и каждый по-своему нов. Не хочу называть имен во избежание неприятностей.
- Не вызывают ли ваши успехи в поэзии снижения интереса к вашей прозе в литературной среде?
- Для меня понятия «литературная среда» не существует.
- Изменение отношения к чему прямо сказывается на поэзии?
- К характеру. Поэт может изменить другу, изменить жене, изменить и родине, это не повредит его творчеству - напротив, он будет писать свободнее. Но поэт, предавший свой характер, умирает в тот же миг.
- Одно время вы имели имидж поэта пьющего, а теперь не пьете. Имеет ли вообще спиртное отношение к литературе, поэзии?
- Мое отношение к спиртному всегда было суфийское. Чтобы подавить свое эго и усилить волю, суфии использовали различные упражнения. Один из таких приемов - пристрастие к вину. Эго есть власть над человеком телесных потребностей, а воля - духовных. Однако многие путают эго и волю. Разница между ними лучше всего видна в гуманистической философии суфиев, которые подавляли свое эго силой воли. С этой целью они порой богохульствовали принародно, на площадях и рынках, попрошайничали, пускались на другие способы самоуничижения. Чтобы вытерпеть такие унижения, требуется недюжинная сила воли. Они считали, что только при условии подавления своего эго и его замены волей человек может приблизиться к совершенству, к абсолютной истине. То есть эго - духовная сила невежи, а воля - человека совершенного! Вино помогало мне найти внутреннюю силу для того, чтобы побороть собственное эго. К сожалению, я не смог втолковать это невежественным эгоистам, которым несть числа вокруг.
Беседовали
Фарид ГУСЕЙН,
Джахан СЕЙИДЗАДЕ
banner

Советуем почитать