Человек, опередивший время

СОБЕСЕДНИК
Представители старшего поколения помнят, каким грандиозным успехом в прошлом веке пользовались научные семинары профессора-нефтяника Азада Мирзаджанзаде, профессора-психиатра Агабека Султанова или профессора-кристаллографа и тюрколога Худу Мамедова. Эти корифеи науки являли собой ярчайший образец настоящих ученых и экстраординарных личностей, на свет которых слетались студенты и ученые самых разных направлений.
Сегодня мы хотим поговорить о воистину революционных исследованиях незабываемого профессора Худу Мамедова, обаяние личности и масштаб интересов которого были действительно безграничными. Своими воспоминаниями о человеке-легенде с читателями газеты «Каспiй» делится профессор архитектуры Сиявуш Дадаш.
- Сиявуш муаллим, расскажите, пожалуйста, как вы попали на семинары профессора Худу Мамедова, которые связали вас не только крепкой дружбой, но и задали тон вашим будущим исследованиям в качестве последователя легендарного ученого?
- Можно сказать, что я принял эстафету у Худу Мамедова и пошел дальше. Я, молодой тогда заведующий кафедрой композиции факультета архитектуры Инженерно-строительного института, приехал в Баку, завершив учебу в аспирантуре и защитив диссертацию в МГУ. Еще с молодых лет был революционно настроенным человеком и тяготел к экспериментальным направлениям науки, в то же время моя деятельность духовно и стратегически была направлена на традицию.
В конце XIX - начале XX века мы потеряли свою изобразительную традицию, приняв визуальный мир другой культуры. Это случилось не только с азербайджанскими тюрками и тюрками вообще. Это случилось со всем тем миром, который пошел вслед за Старым Светом. За последние 200 лет Европа заметно поднялась в своем развитии, а в XX веке она стала ведущей, разбогатела и вобрала в себя многие достижения со всего мира.
Открытие Америки, знакомство с Востоком, изобретения последних 300 лет принадлежали европейцам, которые вывезли отовсюду все, что можно было вывезти. Разбогатев, они потратили средства на науку и технологии, и начиная с середины XIX века Европа стала своеобразным примером для подражания и моделью для остального мира. Этот пример был интересен для всех, мир следовал за европейцами, но для этого нужно было овладеть наукой и системой образования, благодаря которым можно повторить у себя эти достижения. Европа была не против, но при этом направляла процесс, оставаясь доминирующей стороной.
В конце концов сложилось так, что другие страны и народы получили европейские достижения, но результат… оказался плачевным и неожиданным для этих культур. Ибо принять образование и науку можно только через язык и культуру, и нам, скажем, тюркам, изучая эту традицию, нужно было познать весь контекст культуры, включая искусство, литературу и так далее. Мы приняли их изобразительную традицию, но при этом забыли и утратили свою. Это произошло очень быстро, потому что когда два поколения теряют язык, третье уже его не знает, это касается и речи, и визуальной традиции. Мы потеряли свою изобразительную традицию, которая противоположна европейской, состоящей из имитации внешнего мира. Но вдруг в конце XIX века впервые в истории человечества культура отметает свою старую классическую традицию и стремится построить новую. Европа отказалась от своей классической изобразительной традиции, и это был парадокс, не объясненный до сих пор!
Следуя своей любви к традиционному искусству, я купил книгу Худу Мамедова, но многое в ней не понял, хотя орнаменты и рисунки, которых было очень много, привлекли мое внимание. Тогда я очень хотел проникнуть в эту область, но не удавалось, многое мне тогда было непонятно, однако одну очень важную вещь я понял: европейский авангард в начале 20-го года прошлого века восхищался восточным искусством, в том числе тюркским - коврами, миниатюрой…
И вот однажды, случилось это в начале 80-х, к нам на кафедру пришел Худу Мамедов. Невысокого роста и несколько медлительный, он говорил просто изумительно и мог заворожить любого человека своим обаянием и прекрасной речью, мелодичным голосом, дикцией, простотой общения.
Худу муаллим раскрыл чертежи, и даже тогда я не соотнес его с той его книгой, которую до того пытался прочитать и понять. Но когда я увидел его орнаменты, понял, где я их видел, и что это - сам автор книги. Он рассказал нам о содержании своей книги, и тут начался тот самый процесс гипноза, под который попадали все, кто его слушал.
Весь гипноз Худу Мамедова начинался с того, что он, будучи кристаллографом, специалистом по структуре твердых веществ и кристаллов, сделал гениальное открытие, согласно которому структура у всех регулярная, а ее орнамент словно построен неким чертежником. Они поразительно идентичны, в том числе и нашим ковровым изделиям! Скажем, он показывал рисунок кристаллографической структуры, например, рисунок орнаментального покрытия архитектурных памятников X-XIV веков, - они были идентичны. Но как это могло быть? Разве те, кто строил эти здания в древности, знали о структуре веществ?
… В тот день на кафедре мы долго говорили с Худу муаллимом и уже на улице продолжили нашу беседу. Я испытал восторг от этой встречи, и понял: передо мной открылась некая дверь, через которую я смогу постичь непостижимые когда-то для меня вопросы. Так началось наше знакомство.
Худу муаллим довольно часто приходил на нашу кафедру, он делился замыслами со своими сотрудниками, которые его безумно любили. Но дальше уже должен был работать художник или человек, знающий и ценящий искусство, чтобы перевести знания, имеющиеся в кристаллографии, в эту область, зная ее проблемы. Потому и решил Худу муаллим прийти к нам на кафедру композиции (структурирования), где, на его взгляд, можно было работать в упомянутом направлении.
Худу Мамедов был членом-корреспондентом Академии наук Азербайджана, он был живой легендой. Года через два у нас уже появились результаты, которые можно было показать. А еще через три года мы организовали республиканскую конференцию, пригласили именитых ученых, в том числе Льва Гумилева - к сожалению, он не смог приехать из-за чрезвычайной занятости. Так началась наша работа в аудитории.
- Вы не только продолжили исследования профессора Худу Мамедова, но на их основе выпустили несколько книг, в которых удивительным образом пересекаются несколько областей наук и искусства. Можно ли охарактеризовать их как новое слово в науке и междисциплинарных областях?
- Когда-то я прочитал статью Василия Кандинского, русского художника и теоретика изобразительного искусства, стоявшего у истоков абстракционизма. Я выписал оттуда цитату и включил ее в свою статью: «Впервые в Мюнхене на выставке восточного искусства было обнаружено, что то, что они ищут, - современный язык изобразительности - давно существовал на Востоке, и это то, до чего мы никогда не дотянемся».
Восхищение, описанное в статье В.Кандинского, было очень ярким и незабываемым. Русский художник ставил вопрос ребром: почему изобразительность пошла по другому пути, были ли у нее правила… и эти вопросы до сих пор занимают умы художников. Отрешиться от старого языка можно, а вот найти новый гораздо труднее.
Моя первая книга вышла в 2006 году, вторая - в 2011-м. В первой книге мне удалось объяснить язык тюркской традиции, и впервые у меня появился термин «изобразительная лингвистика». То есть я открыл систему языка с его грамматикой, подобную системе речи.
В 2006 году издание за рубежом моей книги с цветными иллюстрациями и хорошей печатью стоило мне больших денег, но я был одержим идеей и положил на это все, что имел. Старая традиция искусства нам была неизвестна, а европейское искусство в нас внедрили. К примеру, мы считаем, что ковер - это нечто изжившее себя, или миниатюра - нечто нереальное. Этот язык называется имитационным, он изображает внешнюю реальность по принципу сходства. Поэтому наши представления о миниатюре, ковре или классической архитектуре были очень слабыми, а полюбить то, чего не знаешь, трудно. У нас проповедуется любовь к традиционному искусству, но оно ни на чем не основывается, поэтому изучается недостаточно основательно.
- Что больше всего поражало вас во время семинаров?
- Наш меджлис собирался раз в неделю на кафедре, появились новые участники, хотя со временем многие отсеивались, не видя практической выгоды для себя, но костяк заинтересованных людей оставался. Худу муаллим очень интересно вел семинары: удивляло то, что он мог задать вопрос и увидеть проблему с совершенно неожиданной точки зрения, мог поставить философский вопрос, который открывал тему совсем с другой стороны. В те минуты профессор Мамедов становился гораздо выше самой проблемы, и это поражало.
Эпиграфом к моей книге стали слова: «Гению Худу Мамедова посвящается». Да, Худу Мамедов воистину был гением! В годы учебы в аспирантуре в Москве я не раз общался со знаменитыми учеными мирового масштаба, был знаком с тремя ведущими архитекторами ХХ века, но они блекли рядом со звездой Худу Мамедова. Это был человек с широчайшим научно-интеллектуальным диапазоном и глубиной познания, ему чуждо было честолюбие, в высшей степени скромный человек, открытый для общения.
- Карабахская проблема оказалась для Худу муаллима своеобразной ахиллесовой пятой…
- Все шло прекрасно, пока армяне не навязали нам карабахскую проблему, трагизм которой и погубил профессора Мамедова. Этот человек жил в упоительном восторге от науки, которой занимался, он должен был прожить долго, однако… Худу муаллим очень переживал за Карабах, ему было тяжело мириться с этим. То, что он сделал, до сих пор остается для многих не до конца понятным. Худу Мамедов сказал свое слово, однако большие дела требуют соответствующей временной дистанции, чтобы дойти до сознания.
Каждое зарождающееся новое требует стирания старого, как говорил Бор, «новое знание требует изменения человека на молекулярном уровне». То, что сделал Худу муаллим в кристаллографии и искусстве - а в науке открытия очень быстро сменяют друг друга, превращаются в историю, - представляется грандиозным. Он был первым ученым, который осознал необходимость, а потом и разработал первые принципы визуальной тюркологии, утвердил и в какой-то степени даже обосновал, что изобразительность тоже является языком культуры, таким же языком самовыражения, как и речь. Худу Мамедов не только обозначил, но и раскрыл это выражение культуры в виде формулы и неких принципов, которые позднее развили его последователи, поскольку эта работа настолько грандиозна, что требует большого временного диапазона. Он знал, что еще долго многое из того, что он говорил, поймут не все - уж по крайне мере не скоро. И он был прав. Худу Мамедов был выходцем их Карабаха, но в то же время он был человеком мира.
- Какими конкретно вопросами вы занимались?
- Мы рассматривали два направления. Первое и самое важное, когда он увидел сходство кристаллографии и азербайджанского ковра. В частности он поставил такую задачу: перевести все кристаллографические знания на ковер, и к этой задаче он подошел со знанием двух принципов формообразования в ковре, сформулировав их.
Наши эксперименты поражали всех, а еще мы рассматривали миниатюры как неведомую систему, пытаясь понять, как она сложена. Миниатюры были связаны с изобразительным искусством и требовали больше времени.
Худу муаллим хотел создать лабораторию, чтобы мы могли приглашать специалистов для исследований и вместе работать, потому что встреч раз в неделю на семинарах было недостаточно. Мне кажется, он чувствовал краткость отпущенного ему времени, поэтому торопился больше успеть, передать, поделиться своими знаниями...
В искусстве, в отличие от языкознания, нет структурных представлений, Худу муаллим занимался внутренней структурой этих явлений, и весь мир он рассматривал с этой точки зрения. Его внезапная смерть, конечно же, нарушила все планы, лаборатория так и не была создана, хотя определенные наработки уже были. У нас с Худу муаллимом в то время было два семинара: один мы вели в аудитории с архитекторами, а другой - в мастерской художника Тофика Расулова, с участием художников. После его ухода мы словно осиротели и не знали, что делать дальше…
Тем не менее, я решил продолжить начатую работу, хотя не знал, будут ли приходить все те, кто посещал семинары в бытность Худу Мамедова. Времена в начале 90-х были нелегкие, особых денег тогда ни у кого не было. Но ребята пришли, семинар с художниками остался, а семинар с архитекторами я уже вел по программе в аудитории. На занятиях со студентами фактически проводил эксперименты по освоению архитектурного языка, его пониманию. К тому времени я уже вошел в систему языка и поставил перед собой конкретные цели. Это была главная задача моей жизни. К 2000 году мне удалось создать грамматику коврового языка.
- Скажите, а как воспринял научный мир продолжение исследований, начатых Худу Мамедовым, которые можно назвать своеобразной революцией в науке?
- К сожалению, со стороны научного сообщества я не встретил должного понимания, равно как и желания помочь издать книгу об этом. Сначала я думал, что надо ездить на международные конференции и рассказывать об этом открытии. Но поскольку европейскими языками не владел, то рассчитывал на поддержку наши кровных братьев - турок. Мне удалось поучаствовать в семи конференциях и одном общетюркском конгрессе в Турции. Я понял, что в искусстве и музыке мы сильно опередили их, и все наши научные модели им непонятны, поскольку они остались на уровне словесного изложения. Поэтому мои выступления по ковру успеха не имели.
Мне очень больно говорить о книгах, издавать и реализовывать которые одному человеку не под силу.
- А может быть, эти книги нуждаются в переводе, чтобы об этих исследованиях узнали широкие круги зарубежных ученых?
- Разумеется, но не я должен думать об этом и тем более - заниматься. Порой у меня складывается ощущение, что эти научные исследования и открытия никому не нужны. Без ложной скромности скажу, что подобного учебного пособия по архитектурной форме в мире нет, и ключа к этой сфере, который дал мне Худу Мамедов, тоже ни у кого нет. В свое время Узеир бек решил эту задачу в музыке, создав язык строения азербайджанской музыки, он был великим человеком, и одновременно создал нотопись для мугамов. Поэтому все это предназначено для свободных и интеллектуальных людей, ставящих перед собой конкретные задачи для продвижения вперед науки и образования. Тем не менее, моя вторая книга была замечена на ежегодном смотре лучших архитектурных проектов постсоветского пространства и названа «Книгой года». Однако ни первая, ни вторая мои книги не были представлены на международной книжной ярмарке, и когда я попытался узнать причину этого, мне ответили, что выбор книг производится самими организаторами.
- Комментарии, как говорится, излишни…
- Знаете, я уверен, что эти книги будут жить, их время обязательно наступит. Я - ученый, мое дело исследовать, открывать и представлять, а все остальное должен делать социум.
Когда-то я решил, что должен поработать и над коврами и на основании своих исследований и экспериментов издать уже новую книгу. В процессе работы всплыло столько неизвестного, что время растянулось на несколько лет, потому что, создав грамматический язык тюркских ковров, понимаешь, что грамматика языка становится инструментом для передачи его художественной линии и намерений. Поэтому через язык мне открылось то, для чего этот ковер создавался, - письмо ли это, или картина, или текст, или назидание… Мне удалось подготовить и эту книгу, но для ее издания нужны немалые средства, которых, увы, у меня нет.
Знаете, здесь есть еще один момент: когда автор получает свои книги, они становятся ему ненавистными, потому что он должен или раздаривать их, или реализовать, но такой возможности у наших авторов нет. Или мучиться с ними годами, видя, как они занимают полквартиры. Это очень драматично, поэтому пока нет точной стратегии дальнейших действий, да и пандемия вносит свои коррективы...
В исследованиях Худу Мамедова тюркология приобретает новую ветвь, хотя когда-то состояла только из языкознания, теперь же получается большое направление визуальной изобразительности. Очевидно, нужна не одна жизнь, чтобы хотя бы продолжить этот путь, требующий конкретных и редчайших личностных качеств. К сожалению, пропаганда азербайджанской науки за рубежом ведется до обидного слабо, а ведь сколько валюты могла бы заработать на этом наша страна…
- Перевод книг не теряет своей актуальности, они нужны ученым, которые смогут оценить по достоинству тот вклад, который внесен и Худу Мамедовым, и вами, не так ли?
- Ученый делает свою работу. Я, к примеру, провожу исследования и эксперименты, пишу книги, и этим счастлив, а что с ними будет в дальнейшем, покажет время. Но книга очень нужна, визуальный язык культуры нигде в мире не исследован, потому что не было методологии его создания. Это вопросы будущего, сегодня все связано с бизнесом, материальными понятиями. Профессор Мамедов смотрел на мир с точки зрения структуры, но это видел только он, другим не дано было это увидеть. Однако при этом Худу муаллим хорошо понимал, что это изобрел не он, это - объективное видение. Он понимал, что это видят и другие кристаллографы, и до него они это видели, и даже наблюдая новые архитектурные орнаменты, находили новые элементы. Однако никто до него не соотнес это со своей культурой, потому что вся европейская традиция основана на других представлениях об изобразительности, она языковая, имитационная, оптическая.
- Как бы вы охарактеризовали заслуги Худу Мамедова в тюркологии, и что нужно сделать для пропаганды среди тюркологов его исследований и открытий?
- К сожалению, рамки тюркологии ограничиваются изучением речи, и несколько конгрессов и симпозиумов по тюркологии, где я участвовал, в том числе во Франции, преследовали именно эти цели, об этом писал еще известный тюрколог Зия Гейалп. Его книга «Türkçülüyün əsasları» («Основы тюркологии») при в 90-е годы была издана на азербайджанском языке. Книга замечательная, но никто дальше него не пошел, хотя он говорил, что тюркология состоит и из других жанров и разделов культуры. Если в тюркологию не включают музыку и нет сравнительного анализа музыкального, речевого, текстового и других видов мышления, то тюркология в таком случае ограничивается лишь речью, гласными, согласными.
Поэтому, возвращаясь к вопросу о Худу Мамедове, отмечу, что он создал основу видения визуальной тюркологии, что существует еще такой жанр и что нужно сделать, чтобы такая тюркология существовала, ведь речь не изменилась, она не была утрачена, как визуальная традиция. Значит, одна из первоочередных проблем состоит в том, чтобы восстановить и реконструировать ее. Худу Мамедов увидел эту задачу и первым изобрел ключ к ее разгадке, заявив, что наша изобразительность не имитационная, а формальная, именно поэтому западная традиция стремится ее понять.
Идеи Худу муаллима было трудно реализовать, и все участники семинаров понимали это, он был просто универсальный ученый. Я же хочу сказать, что Худу Мамедов был еще настоящим провидцем. Если изобразительность будет принята как язык, если турки переведут эти книги, они смогут базироваться на этом, и только тогда тюркология обретет изобразительный язык. В исследованиях Худу муаллима тюркология помимо языкознания приобретает новую ветвь. Потому надо понимать, что структура в тюркологии - это грандиозное открытие Худу Мамедова, которое очень важно и для других культур. И тюрки благодаря этому оказались впереди.
- А в чем заключается проблема визуализации мугама, которой вы занимались?
- Худу Мамедов поставил вопрос визуализации мугама, но, к сожалению, ему не суждено было его решить. Мугам - бесценное сокровище нашего народа; так, как азербайджанцы, никто в нем не разбирается, мы очень любим мугам, поэтому он развивается.
Есть понятие «генетическая память», оно касается и ковров, поэтому так много исследований в области ковровых узоров и орнаментов. Работа столь глобального масштаба одному не под силу. Худу Мамедов говорил, что, например, в Англии только за постановку вопроса присуждают ученую степень. Постановка вопроса, понятно, - это ключевой момент. Он сделал лишь первые шаги в направлении понимания этого. В науке есть понятие «изоморфизм», то есть мугам, ковры, миниатюры, поэзия - все они в какой-то степени похожи друг на друга. Культура самовыражения в языке, изобразительности, музыке, структурирует идентично, метод ее один и тот же. Если известен метод структурирования в одной области, можно в сравнительном анализе увидеть и другой.
Худу муаллим хотел убедиться в том, что визуальная структура точно повторяет ковровую. Мысль об изоморфизме подтверждается на конкретном тюркском примере. Мугамы подвергались визуализации, потому что нотопись, созданная Узеир беком, годилась для такого перевода. Это были первые шаги, и нельзя сказать, что он выполнил визуализацию мугама, хотя проблема им была поставлена. Как он сам говорил, самое важное - поставить вопрос, а ответ могут найти и другие.
В науке все очень быстро меняется и развивается, и сегодняшнее открытие остается под слоем следующих и превращается в историю. Это был настоящий гений, которому надо поклоняться. К сожалению, учение Худу Мамедова до сих пор не понято, не осознан его научный, интеллектуальный, духовный и личностный масштаб, не оценен его вклад в науку. Мир никогда не допустил бы, чтобы имя Худу Мамедова значилось в списках нобелевских лауреатов, а ведь он создал возможность для тюркского мира заново возродиться.
- Расширяют ли границы понимания и исследования азербайджанских мугамов эксперименты, проводимые вами?
- Отвечу вопросом на вопрос: что мне, советскому и постсоветскому человеку, дает изучение философии, скажем, Шопенгауэра? Или Ницше, или Фрейда? Все они дают видение мира, которое расширяется в некотором понимании, и тем самым расширяется сам мир. Если мы увидим изоморфизм, единство построения мугама и ковра, мы увидим глубину мышления, взаимосвязи и самовыражения в культуре, а это очень важные понятия.
Говорят, что дружба - это дар богов. Я считаю, что мне свыше была подарена такая воистину божественная дружба со столь великим человеком. Сколько бы мы ни говорили об этом человеке, все равно будет мало, мы не сможем выразить словами свое восхищение им - его мозг был настолько продуктивным, что понять механизм его мышления никак невозможно. Худу Мамедов принадлежит к тому типу людей, о которых нужно постоянно писать, исследовать, восторгаться…
- Спасибо за интересную беседу.
Афет ИСЛАМ